Ток над Иргиной

Так что, как видите, не так уж и обыкновенная наша речка-реченька. А главное достоинство — нрав у неё с человеком схож. Ежели бы церковь в Ключах действовала, батюшка наверняка освятил бы её. Чести этой Иргина вполне достойна.

Не про электрический ток речь поведу — лирический да патриотический. Сразу же и «открою Америку», что токуют ведь не только глухари с глухарками, тетерева (косачи) с тетёрками, но и юноши с девицами. Да и те, кто постарше — женатые, замужние — тоже. Потому как «любви все возрасты покорны». Токуют, знаете ли, свежо, чисто, ласково, девственно-застенчиво, а потому благородно и даже свято.

Увы, теперь приходится говорить уже в прошедшем времени: токовали. Потому как Тока на иргинском мосту, к величайшему сожалению, давно не стало. Чудесная, превосходная народная традиция вдруг угасла, исчезла. И едва ли воскреснет, как в давние вечёрки моего любимого села с гармошечкой-говорушечкой.

Доподлинно известно, что это 1943 год. Полубесово или Мостовая. Парня в белой рубашке с галстуком провожают на фронт. Домой он не вернётся. Фото из архива Галины Куклы

Я не знаю, кто и когда (в каком году) придумал, изобрёл, затеял Ток на Иргиной. Зато знаю точно: хорошо было задумано. Очень молодцевато. И недурственно было бы соорудить возле моста хотя бы габбровый или базальтовый памятник основателю неуемного массового веселья по названию Ток. И высечь слова. Например, хотя бы такие:

Нет веселия более высокого,

Нежели безудержное токово,

Крылья нам давали песни.

Ток! Возьми да и воскресни!

Река обладает свойствами магнита. Гипербола? Возможно. Но, позвольте-ка, а кто сказал, что чудес на свете не бывает? Разве не чудо из чудес, когда река и мост над нею манят и манят к себе людей даже чертовски уставших, истощавших, полуголодных? Нет, вовсе не потому манят, чтобы чем-то насытить свою утробу, а для того, чтобы вопреки невзгодам и лишениям повеселиться, напеться, наплясаться, душеньку отвести всем гамазом. Чтобы набраться вдохновения. Чтобы сил прибыло. Чтобы с восходом солнца снова, как ломовая лошадь, впрячься в колхозную работу и работать до одури, до крови из-под ногтей, ничего не получая за это, кроме пустопорожних трудодней, так как всё, буквально всё было отдано фронту.

Обездолила, осиротила распроклятая война многих. В Ключах все поголовно росли на суррогате. Лепёшки чернее сажи. Их компонентами были пистики, клеверные головки, липовый лист, лебеда. Сушили в печи русской и на ней, а толкли в ступе. Все в копоти. Блестели, как у негров, только глаза да зубы. Запах был отвратительным.

Крапива и пиканы — объедение. Жёлуди — тем более. Но они, как и кедровые шишки, бывают не каждый год. Не ныли, однако. Работали и работали. Работали до потери сознания. Руки свисали, как плети. Усталость валила с ног предательски безжалостно, беспощадно. Стар и млад в поле. Даже калеки и старики летального возраста. Мы, полунагие пацаны, по существу рахиты, дистрофики, за лето до трёхсот трудодней зарабатывали. Желторотые угланы, кто в лаптишках, кто босиком, пасли коров, телят, поросят, овец, жеребят на поскотине. Косарьком пололи яровые посевы. Косили траву, метали стога. Спали на сеновале конного двора. Хуторок из двух бригад колхоза «Урал». По существу это был второй наш дом. А воскресным вечером, задрав худые-прехудые штанишки, бегом, бегом,как на парусах, мчались за пять километров домой, чтобы вымыться, попариться в бане и не опоздать на Ток. Забегай вперёд, скажу, что Ток над Иргиной существовал и до войны. Я запомнил его, по крайней мере, ещё школьником начальных классов. А когда учился в Суксунском педучилище, то по воскресеньям был непременным его участником: на русской двухрядке мы с Женей Рябухиным играли поочерёдно, и девки табуном, косяком шли за нами, как и за остальными игровщиками словно на суксунскую ярмарку.